[Вернуться к списку...] "Слово о полку Игореве, Игоря Святославича, Внука Олега" (оригинальный древнерусский текст в современной орфографии) Не лепо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъй песни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню! Боянъ бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы. Помняшеть бо рече, първыхъ временъ усобице. Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедей; который дотечаше, та преди песнь пояше - старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зареза Редедю предъ пълкы касожьскыми, красному Романови Святъславличю. Боянъ же, братие, не 10 соколовь на стадо лебедей пущаше, нъ своя вещиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами княземъ славу рокотаху. Почнемъ же, братие, повесть сию отъ стараго Владимера до ныняшнего Игоря, иже истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наполънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую за землю Руськую. Тогда Игорь възре на светлое солнце и виде отъ него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь къ дружине своей: "Братие и дружино! Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти; а всядемъ, братие, на свои бръзыя комони, да позримъ синего Дону!" Спалъ князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи искусити Дону великаго. "Хощу бо, - рече, - копие приломити конець поля Половецкаго, съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону". О Бояне, соловию стараго времени! Абы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы. Пети было песнь Игореви, того внуку: "Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая - галици стады бежать къ Дону великому". Чи ли въспети было, вещей Бояне, Велесовь внуче: "Комони ржуть за Сулою - звенить слава въ Кыеве; трубы трубять въ Новеграде - стоять стязи въ Путивле!" Игорь ждетъ мила брата Всеволода. И рече ему буй туръ Всеволодъ: "Одинъ братъ, одинъ светъ светлый - ты, Игорю! оба есве Святъславличя! Седлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, оседлани у Курьска напереди. А мои ти куряни - сведоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлелеяны, конець копия въскръмлени; пути имь ведоми, яругы имь знаеми, луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъстрени; сами скачють, акы серыи влъци въ поле, ищучи себе чти, а князю славе". Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поеха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше; нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди; свистъ зверинъ въста, збися див, кличетъ връху древа, велитъ послушати - земли незнаеме, Волзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутораканьскый блъванъ! А половци неготовами дорогами побегоша къ Дону великому: крычатъ телегы полунощы, рци лебеди роспущени. Игорь къ Дону вои ведетъ! Уже бо беды его пасетъ птиць по дубию; влъци грозу въсрожатъ по яругамъ; орли клектомъ на кости звери зовутъ; лисици брешутъ на чръленыя щиты. О Руская земле! уже за шеломянемъ еси! Длъго ночь меркнетъ. Заря свет запала, мъгла поля покрыла. Щекотъ славий успе, говоръ галичь убуди. Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себе чти, а князю - славы. С зарания въ пятокъ потопташа поганыя плъкы половецкыя, и рассушясь стрелами по полю, помчаша красныя девкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты. Орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ местомъ, и всякыми узорочьи половецкыми. Чьрленъ стягъ, бела хирюговь, чрьлена чолка, сребрено стружие - храброму Святъславличю! Дремлетъ въ поле Ольгово хороброе гнездо. Далече залетело! Не было оно обиде порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, чръный воронъ, поганый половчине! Гзакъ бежит серымъ влъкомъ, Кончакъ ему следъ править къ Дону великому. Другаго дни велми рано кровавыя зори светъ поведаютъ; чръныя тучя с моря идутъ, хотятъ прикрыти 4 солнца, а въ нихъ трепещуть синии млънии. Быти грому великому, итти дождю стрелами съ Дону великаго! Ту ся копиемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя, на реце на Каяле, у Дону великаго! О Руская земле, уже за шеломянемъ еси! Се ветри, Стрибожи внуци, веютъ съ моря стрелами на храбрыя плъкы Игоревы. Земля тутнетъ, рекы мутно текуть; пороси поля прикрываютъ; стязи глаголютъ: половци идуть отъ Дона и отъ моря, и отъ всехъ странъ рускыя плъкы оступиша. Дети бесови кликомъ поля прегородиша, а храбрии русици преградиша чрълеными щиты. Яр туре Всеволоде! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрелами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвечивая, тамо лежатъ поганыя головы половецкыя. Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя, отъ тебе, яръ туре Всеволоде! Кая раны дорога, братие, забывъ чти, и живота, и града Чрънигова, отня злата стола, и своя милыя хоти красныя Глебовны свычая и обычая? Были вечи Трояни, минула льта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрелы по земли сеяше. Ступаетъ въ златъ стремень въ граде Тьмуторокане, той же звонъ слыша давный великый Ярославль, а сынъ Всеволожь, Владимиръ, по вся утра уши закладаше въ Чернигове. Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову храбра и млада князя. Съ тоя же Каялы Святоплъкь полеле яти отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святей Софии къ Киеву. Тогда, при Олзе Гориславличи, сеяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждьбожа внука, въ княжихъ крамолахъ веци человекомь скратишась. Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себе деляче, а галици свою речь говоряхуть, хотять полетети на уедие. То было въ ты рати и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано! Съ зараниа до вечера, съ вечера до света летять стрелы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещатъ копиа харалужныя въ поле незнаеме, среди земли Половецкыи. Чръна земля подъ копыты костьми была посеяна, а кровию польяна: тугою взыдоша по Руской земли. Что ми шумить, что ми звенить - далече рано предъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ: жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый; третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста; ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось. Уже бо, братие, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала обида въ силахъ Даждьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону; плещучи, упуди жирня времена. Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ брату: "Се мое, а то мое же". И начяша князи про малое "се великое" млъвити, а сами на себе крамолу ковати. А погании съ всехъ странъ прихождаху съ побъдами на землю Рускую. О, далече зайде соколъ, птиць бья, - къ морю! А Игорева храбраго плъку не кресити! За нимъ кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычючи въ пламяне розе. Жены руския въсплакашась, аркучи: "Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати". А въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми. Тоска разлияся по Руской земли; печаль жирна тече средь земли Рускыи. А князи сами на себе крамолу коваху, а погании сами, победами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по беле отъ двора. Тии бо два храбрая Святъславлича, - Игорь и Всеволодъ - уже лжу убудиста которую, то бяше успилъ отецъ ихъ - Святъславь грозный великый Киевскый - грозою: бяшеть притрепеталъ своими сильными плъкы и харалужными мечи, наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы; взмути ръки и озеры, иссуши потокы и болота. А поганаго Кобяка изъ луку моря, отъ железныхъ великихъ плъковъ половецкыхъ, яко вихръ, выторже: и падеся Кобяка въ граде Киеве, въ гриднице Святъславли. Ту немци и венедици, ту греци и морава поютъ славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во дне Каялы - рекы половецкыя, - рускаго злата насыпаша. Ту Игорь князь выседе изъ седла злата, а въ седло кощиево. Уныша об градомъ забралы, а веселие пониче. А Святъславь мутенъ сонъ виде въ Киеве на горахъ. "Си ночь, съ вечера, одевахуть мя - рече - чръною паполомою на кроваты тисове; чръпахуть ми синее вино, с трудомъ смешено; сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно и негуютъ мя. Уже дьскы безъ кнеса в моемъ теремь златовръсемъ. Всю нощь съ вечера босуви врани възграяху у Плеснеска, на болони беша дебрь Кияня и несошася къ синему морю". И ркоша бояре князю: "Уже, княже, туга умь полонила; се бо два сокола слетеста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припешали поганыхъ саблями, а самаю опуташа въ путины железны". Темно бо бе въ 3 день: два солнца померкоста, оба багряная стлъпа погасоста и съ ними молодая месяца, Олегъ и Святъславъ, тъмою ся поволокоста и въ море погрузиста, и великое буйство подаста хинови. На реце на Каяле тьма светъ покрыла - по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнездо. Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеся дивь на землю. Се бо готьскыя красныя девы въспеша на брезе синему морю: звоня рускыме златомъ; поютъ время Бусово, лелеютъ месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселия! Тогда великый Святъславъ изрони злато слово с слезами смешено и рече: "О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвелити, а себе славы искати. Нъ нечестно одолесте, не честно бо кровь поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузе скована а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребреней седине? А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовоя брата моего Ярослава съ черниговьскими былями, съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревугы, и съ ольберы. Тии бо бес щитовь съ засапожникы кликомъ плъкы побеждаютъ, звонячи въ прадеднюю славу. Нъ рекосте: "Мужаимеся сами: преднюю славу сами похитимъ, а заднюю си сами поделимъ!" А чи диво ся, братие, стару помолодити! Коли соколъ в мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ; не дастъ гнезда своего въ обиду. Нъ се зло - княже ми непособие: наниче ся годины обратиша. Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми, а Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глебову!" Великый княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетети издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти! Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногате, а кощей по резане. Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти - удалыми сыны Глебовы. Ты, буй Рюриче, и Давыде! Не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ, акы тури, ранены саблями калеными на поле незнаеме? Вступита, господина, въ злат стремень за обиду сего времени, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича! Галичкы Осмомысле Ярославе! Высоко седиши на своемъ златокованнемъ столе, подперъ горы Угорскыи своими железными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча бремены чрезъ облакы, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши Киеву врата, стреляеши съ отня злата стола салътани за землями. Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича! А ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носитъ вашъ умъ на дело. Высоко плаваеши на дело въ буести, яко соколъ, на ветрехъ ширяяся, хотя птицю въ буйстве одолети. Суть бо у ваю железныи папорбци подъ шеломы латиньскыми. Теми тресну земля, и многы страны - Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела, и половци сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже Игорю, утръпе солнцю светъ, а древо не бологомъ листвие срони: по Роси и по Сули гради поделиша. А Игорева храбраго плъку не кресити! Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь князи на победу. Олговичи, храбрыи князи, доспели на брань... Инъгварь и Всеволодъ, и вси три Мстиславичи, не худа гнезда шестокрилци! Не победными жребии собе власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы ляцкыи и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича! Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы литовьскыя, притрепа славу деду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кроваве траве притрепанъ литовскыми мечи и с хотию на кров, а тъи рекъ: "Дружину твою, княже, птиць крилы приоде, а звери кровь полизаша". Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго - Всеволода. Единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра тела чресъ злато ожерелие. Уныли голоси, пониче веселие, трубы трубятъ городеньскии. Ярославли вси внуце и Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени. Уже бо выскочисте изъ дедней славе. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю. Которою бо беше насилие отъ земли Половецкыи! На седьмомъ веце Трояни връже Всеславъ жребий о девицю себе любу. Тъй клюками подпръ ся о кони и скочи къ граду Кыеву и дотчеся стружиемъ злата стола киевьскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ въ плъночи изъ Белаграда, обесися сине мьгле; утръже вазни, с три кусы отвори врата Новуграду, разшибе славу Ярославу, скочи влъком до Немиги съ Дудутокъ. На Немизе снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоце животъ кладутъ, веютъ душу отъ тела. Немизе кровави брезе не бологомъ бяхуть посеяни - посеяни костьми рускихъ сыновъ. Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ Полотьске позвониша заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыеве звон слыша. Аще и веща душа въ дерзе теле, нъ часто беды страдаше. Тому вещей Боянъ и пръвое припевку, смысленый, рече: "Ни хытру, ни горазду, ни пытьцю горазду суда божиа не минути". О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвыхъ князей! Того старого Владимира нельзе бе пригвоздити къ горамъ киевьскымъ: сего бо ныне сташа стязи Рюриковы, а друзии Давидовы, нъ розно ся имъ хоботы пашутъ, копиа поютъ! На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ, зегзицею незнаема рано кычеть: "Полечю - рече - зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцемъ его теле". Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забрале, аркучи: "О ветре, ветрило! Чему, господине, насильно вееши? Чему мычеши хиновьскыя стрелкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшетъ горе подъ облакы веяти, лелеючи корабли на сине море? Чему, господине, мое веселие по ковылию развея?" Ярославна рано плачеть Путивлю городу на забороле, аркучи: "О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозе землю Половецкую. Ты лелеял еси на себе Святославли носады до плъку Кобякова. Възлелей, господине, мою ладу къ мне, а быхъ не слала къ нему слезъ на море рано". Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забрале, аркучи: "Светлое и тресветлое сълнце! Всемъ тепло и красно еси: чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладе вои? Въ поле безводне жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче?" Прысну море полунощи, идутъ сморци мьглами. Игореви князю богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню злату столу. Погасоша вечеру зари. Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля меритъ отъ великаго Дону до малаго Донца. Комонь въ полуночи Овлуръ свисну за рекою: велить князю разумети: князю Игорю не быть! Кликну, стукну земля, въшуме трава, вежи ся половецкии подвизашася. А Игорь князь поскочи горнастаемъ къ тростию и белымъ гоголемъ на воду. Въвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него бусымъ влъкомъ. И потече къ лугу Донца, и полете соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обеду, и ужине. Коли Игорь соколомъ полете, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня. Донецъ рече: "Княже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселиа". Игорь рече: "О Донче! не мало ти величия, лелеявшу князя на влънахъ, стлавшу ему зелену траву на своихъ сребреныхъ брезехъ, одевавшу его теплыми мъглами подъ сению зелену древу; стрежаше его гоголемъ на воде, чайцами на струяхъ, чрьнядьми на ветрехъ". Не тако ти, рече, река Стугна: худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы, рострена к устью, уношу князю Ростиславу затвори. Днепрь темне березе плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславе. Уныша цветы жалобою, и древо с тугою къ земли преклонилося. А не сорокы втроскоташа - на следу Игореве ездитъ Гзакъ съ Кончакомъ. Тогда врани не граахуть, галици помолъкоша, сорокы не троскоташа, полозие ползоша только. Дятлове тектомъ путь къ реце кажутъ, соловии веселыми песньми светъ поведаютъ. Молвитъ Гзакъ Кончакови: "Аже соколъ къ гнезду летитъ, соколича ростреляеве своими злачеными стрелами". Рече Кончакъ ко Гзе: "Аже соколъ къ гнезду летитъ, а ве соколца опутаеве красною девицею". И рече Гзакъ къ Кончакови: "Аще его опутаеве красною девицею, ни нама будетъ сокольца, ни нама красны девице, то почнутъ наю птици бити в поле Половецкомъ". Рекъ Боянъ и Ходына, Святъславля песнотворца стараго времени Ярославля, Ольгова коганя хоти: "Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы" - Руской земли безъ Игоря. Солнце светится на небесе, - Игорь князь въ Руской земли; девици поютъ на Дунаи, - вьются голоси чрезъ море до Киева. Игорь едет по Боричеву къ святей богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели. Певше песнь старымъ княземъ, а потомъ молодымъ пети: "Слава Игорю Святъславличю, буй туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу!" Здрави князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки! Княземъ слава а дружине! Аминь. [Вернуться к списку...]