Об авторе: Канавщиков Андрей Борисович - окончил факультет журналистики
Ленинградского государственного университета. Работал на радио, в газетах,
корреспондент городской газеты "Великолукская правда".
Один из руководителей Великолукской литературно-художественной творческой группы
"Рубеж". Автор книг "Новый Пушкин уже родился", "Иней", "Призвание Рюрика".
Значение язычества часто склонны преуменьшать, называя сам интерес к нему и его
изучение искусственными, вызванными к жизни лишь некоей модой или же
конъюнктурой политической борьбы. Такой подход неправомочен хотя бы по той простой
причине, что любая нация, любой народ не могут в должной мере осознавать себя без
четкой исторической причинно-следственной связи. Получается же так, что, с охотой
цитируя слова Пушкина о том, что можно и должно гордиться славою предков, на деле
мы не всегда следуем этим словам классика, позволяя себе выборочный интерес к истоку
родства с языческим прошлым является первейшим условием всякого национарии, выборочную
славу и выборочных предков. То есть осознание своегльного самосознания и русского
самосознания в том числе.
Одновременно в корне губительно и такое отношение к язычеству, которое ограничивается
лишь констатацией его определенной роли до известного водораздела - даты крещения
Руси - 1 августа 988 года. Важность своеобразной "борьбы за язычество", то есть
его диалектического изучения в неразрывной связи со всей русской историей я и хотел
бы продемонстрировать для большей наглядности на современном материале.
В ходе рассмотрения темы понятнее станет как важность названной "борьбы за язычество"
между различными социо-философскими концепциями в современной исторической науке,
так и важность самого предмета борьбы, по сути, никогда толком не изучавшегося.
Характерным явлением и одним из наиболее заметных по данному вопросу стала дискуссия,
развернувшаяся на страницах петербургской газеты "Россиянин", где, пожалуй,
максимально широко выразился спектр подходов к русскому язычеству и его роли в русской
истории. Дискуссия началась со статьи Святослава Кузнецова "Где же русская нация?",
строящейся на следующих радикальных тезисах:
1. Христианство навязано русским огнем и мечом.
2. Русские могут осознать себя собой только, отрешившись от "навязанного им" христианства
и проснувшись от "тысячелетней спячки". Кузнецов предлагал: "Может вместо восстановления
чуждых нам храмов создадим сообща русский фонд для восстановления истинной древнеславянской
веры, обрядов, традиций, школ по их изучению..."
По сути Кузнецов возвратил рикошетом хулителям язычества только в зеркальном
изображении, их же формулу насчет принципиально противоположных христианства и язычества,
двух радикальных противоположностей, изначально не сопоставимых.
Статья Кузнецова в концентрированном виде представила суть современного подхода к изучению
язычества: будет ли оно своеобразным иным миром для России или все-таки преобладает подлинно
диалектический подход и русский народ обретет свою единую историю и единую Россию без
радикального разделения на "тьму язычества" и "свет христианства".
Захлестываемый эмоциями Кузнецов не преодолел возводимой столетиями непроницаемой стены
между язычеством и христианством. Большее знакомство с нашей историей и более серьезный
подход продемонстрировал Анатолий Степанов в статье "Отчий язык и вера православная".
Предметом его анализа стала структура языческих верований и, подтверждая тезис о единстве
того, что противопоставлял Кузнецов, Степанов, в свою очередь, подробно останавливается
на 980 годе, на так называемой языческой реформе князя Владимира.
По теории, поддержанной Степановым, литовский Перкунас был принесен на Русь только в VI веке
и являлся лишь символом княжеской власти, а исконная Русь поклонялась Роду, богу солнца - Дажьбогу,
матушке сырой земле - Мокоши. Следовательно, свержение в 988 году Перуна не носило революционного
характера, если Перун не был истинно русским языческим богом, и его свержению некому было
противиться, кроме самого князя. Эта теория прекрасно объясняет сравнительно мирный
характер перехода Руси из одного качества в другое, подкрепляемая также известным
фактическим материалом сплетения у массы простого народа языческих и христианских верований.
В этом ряду последовавшие только в XVI веке осуждение поклонения иконе "Отечество со святыми",
утверждавшей неразрывность веры и почвы или, например, такие слова летописца, повествующего
о бегстве Игоря Святославовича из плена: "се же избавление створи Господь в пяток в вечере",
иначе говоря, покровительствовал князю Игорю не только христианский Бог, но и женское божество
земли-матери - Мокошь, Параскева Пятница, ведь пятница - это день Мокоши. Наконец, вспомните
как окрестили русские самого князя Владимира, принесшего христианство - Владимир
Красно-Солнышко, тем самым идентифицируя его с прародителем русских Дажьбогом.
И совсем не зря Иван Шмелев замечал, что "православие - самая веселая религия в мире",
то есть вера солнечная, светлая, иными словами - неразделимо связанная с культовым
солнечным язычеством, каковым и являлось язычество русское.
Общей же мыслью статьи Степанова стала его тревога за продолжающееся искусственное
отчуждение православного христианства и язычества: "Похоже, что кто-то нарочно
культивирует невежество, запутывая нашу историю и нашу духовную жизнь.
Кому-то очень выгодно, чтобы мы так и далее делились на язычников и православных,
коммунистов и демократов, и еще и еще всяких.(...) И путают нас, и вешают нам лапшу
на уши, и устраивают для нас эстрадные представления, выборы и перевыборы, маленькие
войны и крупные перевороты. Только чтоб мы не опомнились и не осознали своего
настоящего богатства и своей славы".
Здесь Степанов прав и совершенно очевидно, что слишком многие в России и за ее пределами
заинтересованы в препарировании русской истории, пытаясь насильственно отсечь все
духовное и культурное богатство, существовавшее на Руси до 988 года, и свести сложный
процесс обретения национального характера к паточной сказке о народе-стаде, который
пойдет куда ему прикажут то ли некий "германский элемент" Рюрик, якобы иноземец, то
ли князь Владимир. Будем же отдавать себе отчет в наличии тех сил, о которых говорит
Степанов, хотя гораздо важнее на данный момент все-таки не борьба с этими силами,
а локализация их посредством серьезной разъяснительной и исследовательской работы.
Главное же в этой работе - определение места русского язычества в контексте всей
русской истории, не ограничиваясь заданной хронологией. Иначе сам вопрос о современном
восприятии язычества стоит не иначе как вопрос соотнесения его с православием.
С одной стороны, воинственность Кузнецова или, например, такое сомнительное изыскание
Григория Климова, который вовсе определяет язычество как эвфемизм полового извращения.
С другой же стороны, даже такой априорный противник язычества как митрополит Санкт-Петербургский
и Ладожский Иоанн там, где он не цитирует академиков определенной направленности,
все-таки демонстрирует понимание сложности пути к вере и нелинейность Господней воли:
"Дело обернулось так, что ревностный язычник и непримиримый враг христианства Святослав,
как никто другой, способствовал разрушению самого главного препятствия на пути православия
в России" (Самодержавие духа, с. 20).
Вообще, цитата из Иоанна показывает, что там, где начинается трезвое размышление
и спокойный анализ исторического материала, радикалы, вроде Кузнецова, и языческие
оккультисту, в основном ориентирующиеся на культуру лунного язычества викингов и
Запада, терпят абсолютное поражение.
Так, сторонники однозначного разделения язычества и православия упорно замалчивают
вопрос: почему же на Руси не было бунтов, сопровождавших бы решение Владимира крестить народ.
Они начинают вспоминать знаменитое суздальское восстание 1024 года или цитируют "Влесову книгу"
в той ее спорной части, которая исполнена ненависти и к грекам, и в целом к христианству:
"А греки хотят нас окрестить, чтобы мы забыли богов наших и так обратились к ним, чтобы
стричь с нас дань... Не позволяйте волкам похищать агнцев, которые суть дети Солнца!" (перевод С. Лесного).
Во-первых, что касается "Влесовой книги", то конкретно этот отрывок не должен заслуживать
особого внимания, противореча общему историческому контексту, он, очевидно, подтверждает
ту мысль, что этот отрывок был дописан во "Влесову книгу" человеком типа Кузнецова.
Весьма спорно и наличие русского жречества, того института жрецов, который нам известен,
скажем, из истории Древнего Египта, института, который существовал только для отправления
определенного религиозного культа и духовного пастырства на основе данного культа.
Такое жречество противоречило бы сути солнечного русского язычества и волхвы на Руси
были скорее знахарями, носителями знаний Веды - ведунами, но не служителями конкретных
богов, тем более, что в другом месте "Влесовой книги" сказано: "Разве Вышень, Сварог и
иные - суть множество? Ведь Бог - и един, и множествен. И пусть никто не разделяет
того множества, и не говорит, что мы имеем многих богов" (перевод А. Асова). Единобожие
русского язычества, таким образом, не носило принципиального разногласия с христианским
единобожием. Конечно, за исключением ипостасей Бога.
Во-вторых, говоря о суздальском восстании, нельзя забывать, что оно произошло только
спустя свыше 30 лет после крещения Руси и его истинные причины неизвестны. И затем -
это злополучное восстание оказалось единственным, которое хотя бы косвенно можно было
бы соотнести с фактом крещения. По-моему, этот пример свидетельствует больше о
внутренней готовности к принятию христианства Русью, нежели об обратном, если только
единожды, в 1024 году, противники христианства смогли серьезно заявить о себе.
Православие приживалось на удивление легко даже на республиканском Севере и уже
один этот факт предостерегает нас от поспешного разделения Руси на Русь темную,
звериную, языческую и Русь светлую, христианскую.
Скажем ли мы, что русские были тупым и безвольным народом, который позволил бы себя
крестить и перекрещивать одной лишь блажью верховного правителя? Сможем ли мы и
вправе ли мы сделать такой приговор над своими предками, увлекаемые мыслью об их
якобы "духовном безразличии"? Однозначно, нет, так же как и нельзя называть единичные
случаи недовольства волей и выбором всего народа.
Следовательно, если Русь не противилась христианству, то оно органически выросло из
того особого явления, что пристало называть солнечным русским язычеством. В этой мысли
легко утвердиться, осознав ту простую истину, что язычество никогда не было
однородным и его нельзя рассматривать вне определенной национально-культурной
среды. В "Повести временных лет" сказано: "Все они имели свои обычаи и законы
своих отцов и предания, каждые - свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих
кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями;
перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай:
не идет зять за невестой, но приводят ее накануне, а на следующий день приносят
за нее - что дают. А древляне шли звериным обычаем... И радимичи, вятичи и
северяне ...жили в лесу, как звери". Спрашивается: как можно говорить о русском
язычестве вообще, если разные племена жили по разным законам.
Причем, выясняя корни этих племен, оказывается, что язычество, например,
радимичей и вятичей - есть язычество принесенное потомками ляхов. Летописец
рассказывает о язычестве гуннов или о язычестве пруссов, но в итоге получается,
что исконные-то русичи - поляне ничего звериного и темного в своих обычаях и
обрядах не содержали. Если же язычества других племен сравнительно легко
согласились с реформой 980 года князя Владимира, когда произошла своеобразная
инвентаризация языческого пантеона богов, то значит к 980 году Русь уже - вся -
была Русью полян, их авторитет был неоспоримым, и они являлись определяющей,
а с 980 года - единственной ветвью русского язычества.
Более того, в соответствии с Всеясветной грамотой (А. Абрамов, Н. Белякова и др.),
строящейся на вычленении в словах их глубинносакрального смысла понятие "православие"
разделяется следующим образом: П-РА-ВОСЛАВИЕ, или "Покой" по кириллице, состояние
высшей гармонии, достигаемое в восславлении божества Ра-Солнца. Понятие "православие"
можно разложить и так: поляне-люди гармонии и покоя, славящие Солнце.
Итак, даже если Всеясветная грамота (или еще говорят - азбука) - вещь достаточно
спорная, но, углубляясь в смысл неразложимых традиционной грамматикой идиом, лишний
раз получается лингвистическая и семантическая завязка обоих явлений под одним
понятием - "православие".
Говоря же о разнице обычаев племен, населявших Русь, летописец совершенно не случайно
упор делает на существовании у полян брачного обряда. Это опять-таки прямое указание
на готовность солнечного русского язычества к соблюдению чисто христианских заповедей.
Дело интереснее тем, что, как известно из Библии, первые падшие ангелы прельстились
именной красотой "дочерей человеческих", отсюда началось "развращение человеков...
и сказал Господь... Я раскаялся, что создал их" (Быт., 6, 5 - 7). Первый опыт общения
Сатаны и людей на земле таким образом был опытом разврата, из чего можно заключить,
чья же именно рука простиралась над язычеством полян, над русским язычеством.
Причем, мы имеем совершенно неопровержимые доказательства наличия особой миссии
русского язычества, в силу чего наши предки наводили своими ратными подвигами
благоговейный ужас на все народы Севера и Юга, но никогда не торжествовали победы
над православными христианами. Иначе говоря, если кто и "навязывал" Руси христианство,
то только сам Господь, возлюбивший наш народ, о котором писал певец русской шири и
удали Василий Каменский: "Славен Русский Народ молодецкий. Славны песни твои разливные,
без берегов, вольные, бегучие, небозарные.
Славны подвиги твои знатные на весь мир, ярые, напорные, победные. Славны силы твои
здоровенные, из сердца родной земли, черноземные, плодородные, урожайные, богатырские.
Пусть в каждом русском сердце бурным пламенем горит огонь любви к своей великой
родине - России. Пусть в каждой русской душе вечным светом светится глубинная мудрость
нестерпимого желания еще выше возвеличить свое имя гордое - Русское, еще чудеснее
расцветить славу радужную, русскую, еще краше воспеть самоцветными новыми песнями
дни на Русской Земле". Так писал Каменский в своем романе "Стенька Разин" - гимне
человеку, славящему Солнце-Ра на берегах реки, зовущейся в "Авесте" Ранхи - Ра,
нынешнее наименование - Волга.
В свою очередь, как центральным вопросом отношения различных течений является вопрос
о соотносимости между собой язычества и христианства, так центральным текстом
этого спора является "Влесова книга" - для одних - священное писание древних
славян, оставленное нам новгородскими жрецами с расширением наших знаний о предках
до II тысячелетия до н. э., для других - фальшивка, созданная не ранее XIX века.
Вкратце история "Влесовой книги" такова. В ноябре 1953 года в журнале русских
эмигрантов в Сан-Франциско "Жар-птица" было объявлено о существовании древних деревянных
дощечек с письменами, касающимися древней Руси. С этого момента и до закрытия журнала
в 1959 году "Влесова книга" цитировалась и публиковалась постоянно, получив свое
название от первых слов текста, вырезанного на буковых дощечках буквами, отличающимися
от кириллицы: "Велесову книгу сию посвящаем Богу нашему, который есть наше прибежище
и сила..." (перевод А. Асова). С указанного времена "Влесова книга", таким образом,
стала настольной книгой всех язычески-ориентированных патриотов русского зарубежья.
Разные источники по-разному описывают предысторию публикаций в журнале "Жар-птица",
книгах Сергея Лесного, Юрия Миролюбива, Николая Скрипника и Бориса Ребиндера -
основных пропагандистов нашей языческой древности, не до конца ясно даже, когда
текст достиг научных кругов Советского Союза. Так, скажем, американский историк
Уолтер Лакёр говорит, что копия книги была переслана в Москву в 1957 году
("Черная сотня", с. 171), Александр Асов - один из наиболее последовательных
исследователей язычества называет 1960 год. Очевидно, во всяком случае, что именно
с 1960 года "Влесова книга" дружно отвергается учеными, затем вынужденными в который
раз доказывать ее "фальсификацию" в ответ на очередной интерес к тексту книги,
яркими пропагандистами которой выступили поэт Игорь Кобзев и автор работы
"Сионизм и апартеид" Валерий Скурлатов.
"Влесова книга" приходила к русским долго и тяжело, ее полный текст впервые был
опубликован в СССР лишь в 1990 году в "Трудах отдела древнерусской литературы",
а суть претензий ученых к книге сводилась, в общем-то, к одному глобальному моменту:
"Влесова книга" - текст, переворачивающий вообще все традиционные представления
исторической науки о язычестве на Руси. Ни в коем случае нельзя взять под сомнение
авторитет и методологическую добросовестность таких критиков "Влесовой книги" как
академики Б. А. Рыбаков, О. В. Творогов, Д. С. Лихачев, но нельзя забывать и то,
что серьезной литературы по дохристианской Руси просто-напросто не существует, и
сейчас наука изначально не имеет достаточной базы не только подтвердить "Влесову книгу",
но и опровергнуть ее.
То есть претензии ученых базируются лишь на той логической базе, что этого не могло
быть только потому, что этого не могло быть вообще. Например, даже психологически
человеку, десятилетиями слышавшему, что письменность Руси "подарили" греки, крайне
тяжело смириться с такой на первый взгляд нехитрой вещью как наличие докириллической
письменности. Многие люди почему-то совершенно искренне верят, что до 988 года наша
страна представляла собой один белый лист бумаги, а государственность могла
существовать разве что в таком образовании как Урарту.
В то же время, как говорит Геннадий Гриневич, автор работы "Праславянская письменность",
греческие просветители столкнулись явно не с дикарями. Во-первых, однозначно существовала
слоговая азбука черт и резов, о ней в частности писал черноризец Храбр в IX веке:
"Прежде ведь славяне не имели букв, но по чертам и резам читали..."
(О письменах.//Москва, N 9,1990 г. Перевод В. Дерягина). Во-вторых, фразе
из "Влесовой книге" о греке Иларе (Кирилле), изучавшем славянскую грамоту,
соответствует и житие самого Кирилла, где рассказывается, что в Херсонесе в 861
году он видел не только книги, написанные русскими письменами, но "обрете же ту
Евангелие и Псалтырь руськими письмены писаны..." То есть речь может идти даже о
существовании Евангелия и Псалтири, написанных докириллическим письмом, не говоря
уже о сомнительности полного отсутствия каких-либо способов графической (текстовой)
коммуникации, как явствует из официально устоявшихся научных трудов.
Классическим образом следования на поводу у шаблонов, культивирующих презрение к
язычеству, может считаться статья Аполлона Кузьмина в "Литературной России" -
"Арийские руны на влесовых струнах" (N 32 - 33,1995 г.). Статья целиком построена
на логике несоизмеримости "Влесовой книги" с официально призванным историческим
материалом и снабжена также характерным для разговора о "Влесовой книге"
политическим подтекстом.
Кузьмин некритически воспринял антихристианство "Влесовой книги", сокрушаясь по
поводу засилья, как он выражается "ведической" литературы, понимая под этим
германо-фашистскую линию в разговоре о русском язычестве, в этом же находя
спекулятивную логику отказывающихся от "славянщины". Посыл надо сказать чрезвычайно
важный и антихристианство в его германо-масонском понимании должно быть предметом
бескомпромиссной критики. Однако в целом Кузьмин неверно оценивает общую историческую
ситуацию в нынешней России и не до конца осознает уникальность "Влесовой книги"
даже не как исторического документа, но скорее - исторического явления.
Подумаем, что приобретает русская история и в целом русская национальная идея с
отвержением или признанием "Влесовой книги". Приобретая ее, даже считая ее не до
конца достоверной, мы получаем недостающее необходимое звено в концепции непрерывного
развития русской цивилизации и важное свидетельство своего места в мире. Отвергая
же "Влесову книгу", все равно по каким причинам, русские так или иначе, но
вынуждены признавать как минимум три унизительных для себя обстоятельства:
а) то, что письменность им принесли греки Константин и Мефодий;
б) то, что государственность им принесли так называемые "варяги";
в) то, что полноценная религиозная жизнь на Руси началась с решения князя Владимира крестить народ.
Причем, в связи с разговором о "Влесовой книге" абсолютно не следует смущаться отсутствием
в должном объеме дохристианских источников, ведь в условиях открытого гонения и
ненависти к язычеству сохраниться хоть что-либо из жреческих книг или иных
литературных текстов русичей просто не могло, и посему возможное удивление
насчет неувязок и неточностей "Влесовой книги", зависящих от людей, донесших
ее до наших дней, вряд ли можно принимать всерьез. Так же как и нагромождение
в головах русских всяких сказок насчет якобы иноземца Рюрика (от этой сказки
несвободна даже "Влесова книга") или насчет "благодетелей" греков, якобы одаривших
темную Русь письменностью.
Вот только один пример мифологии, созданной вокруг язычества. Все без исключения
источники пишут о кровавом диком времени, со слов некоего араба Ибн Фалдана сочиняя
что-то насчет сожжения жен вместе с погребаемым мужем. Эта деталь почти в дословном
изложении угодила даже в художественное произведение - роман Ивана Кондратьева
"Бич Божий". Однако знаменитая Ольга, носившая языческое имя Прекраса, по смерти
своего мужа вовсе даже ни в какую могилу не попала. Вот только один конкретный
пример, а как много он значит в выработке отношения к имеющимся источникам и к
их некритическому цитированию. В данном моменте "Власова книга" выглядит более
достоверной, повествуя о жертвоприношении хлебом. Это же подтверждает и Юрий Миролюбов
в книге "Русский языческий фольклор", говоря, что жертва была из меда, хлеба,
творога, масла, иногда животного, но никогда - человека, хотя Миролюбов почему-то
не выделяет солнечное язычество полян, предпочитая этому достаточно неуклюжее для
разговора о дохристианской истории разделение язычества на сельское - настоящее и
городское - скандинавское.
Сергей Лесной поступает логичнее. Цитируя летописный текст "И нача княжити Володимер
в Киеве един, и постави кумиры на холме... (...) И осквернися кровьми земля Руська...",
он итожит: "Из этого сообщения летописи видно, что воздвижение кумиров и людские
жертвоприношения были новшеством на Руси, завезенным Владимиром вместе с варяжской
дружиной из Западной Европы..." (Откуда ты Русь?, с. 14).
Истоки преувеличенного антихристианства русского язычества в принципе понятны.
Если язычество оказалось ненужно "наверху", оно моментально было востребовано отчасти
фашиствующими "низами" и адаптировано для собственного пользования. В том числе речь идет
и о "Влесовой книге", неважно как она называлась изначально и сколько у нее было хозяев
до первой публикации. Презрительно отмахиваясь от всех материальных следов русского
язычества, не вписывающихся в официальные рамки, весь круг отвергаемого лишь прочнее
сосредоточивается в руках однозначных сторонников всяких там русо-германских империй (
Германия-то здесь при чем?!) и братания с масонским провокатором Гитлером.
Всякое же национальное строительство может быть полноценным и успешным лишь в неразрывной
связи со своим прошлым, взятом в своем истинном значении-, не отягощенным теми или иными
политическими либо историческими мифами.
Не должна нас дезориентировать и скудость устного языческого фольклора, в чем некоторые
пытаются увидеть малое значение языческих традиций в русском национальном характере и
быте русской цивилизации. Мы не должны ни в коем случае уравнивать собственное
нежелание и неумение осознавать себя во времени с тем, что это неосознаваемое творит в нас.
Во всяком случае, очевидно, что без необходимых знаний о русском язычестве все разговоры
о национальном возрождении так и останутся разговорами. Подумайте, наконец, может
ли человек, по словам Пушкина, гордиться своей славой и своими предками, если ему твердят,
что даже собственную письменность эти предки создать были не в состоянии, если доказывают,
что русские сами пошли просить себе князей с Запада. Вряд ли такая "история" может
быть предметом особой гордости и нынешнее внимание к язычеству как раз и должно
досказать замалчиваемое и дать русским их настоящую историю. Ну а для торжества
православия все это добавляет так необходимые логику и последовательность, для зерна,
по словам Спасителя, необходима соответствующая почва.
А. Б. Канавщиков.
